«Звонишь с чешского номера — люди думают, что ты шпион»

Как продолжать писать о регионах, если пришлось уехать из России

Ася Гоголева
Эмиграция журналистов из России в последние месяцы становится всё более массовой. Многие из них до отъезда специализировались на локальной повестке своих регионов и сильно зависели от источников на местах. Мы спросили нескольких коллег, как релокация переформатировала их работу: удается ли им сохранять связь с малой родиной, приходится ли менять методы поиска героев и технологии сбора информации и собираются ли они возвращаться в Россию.

Изабелла Евлоева, главный редактор издания «Фортанга»


— Я уехала из России в феврале 2019 года после работы на ингушских протестах. Тогда в Ингушетии проходили многотысячные митинги людей, несогласных с провёденной втайне от граждан границей между Ингушетией и Чечнёй. После напряжённой работы на митингах я очень выгорела, и мне предложили отправиться на пару месяцев в Прагу, по программе для журналистов. Пока я была в Чехии, начали арестовывать и сажать в тюрьму моих соратников по протестам. Я поняла, что если вернусь, меня тоже арестуют. Потом переехала в Литву, где-то через полгода забрала своих детей и супруга, с тех пор не возвращалась в Россию. То, что я сейчас не в тюрьме -абсолютная случайность. Всем участникам протестов, на кого возбудили уголовные дела по знаменитому «Ингушскому делу», дали от 7,5 до 9 лет лишения свободы.

Конечно, в регионе знают, что я за границей, потому что история с ингушскими митингами и судебным процессом была очень громкой. Меня знают как одну из участниц протестов и знают, что я на свободе, потому что уехала.

Я продолжаю руководить медиа, которое создала во время протестов изначально как площадку, на которой активисты могут высказывать свои мнения. Кроме нас больше ни одно СМИ в республике тогда не рассказывало о митингах, хотя очень много людей вышли на улицы, и это было значимое событие. Сейчас я продолжаю писать про Ингушетию. После начала войны в Украине мы рассказывали о потерях в российской армии, в частности, об ингушских военнослужащих, за что против меня возбудили целых три уголовных дела. Я, вероятно, являюсь рекордсменкой России по количеству уголовных дел о дискредитации армии.

Искать героев и истории мне сейчас не легче и не сложнее, чем раньше, потому что республика у нас небольшая, все друг друга знают. Раньше было больше инсайдов, теперь чаще собираем информацию из открытых источников и перепроверяем её. Но есть сложности с анонимностью, многие не хотят давать комментарии под своим именем, и, честно говоря, я к этому тоже не стремлюсь, потому что не хочется подставлять людей.

Возвращаться не собираюсь. Разве что в тюрьму, и это было бы глупо после того, как мне чудом удалось её избежать. Мне кажется важным, что я осталась на свободе, потому что «Фортанга» продолжила свою работу.

У моих родителей проходили обыски, их неоднократно вызывали на допросы, и мою совершеннолетнюю дочь тоже. Свёкра силовики вообще забрали на допрос прямо с похорон его сестры. Моим родным силовики прямо сказали, что они не оставят их в покое, пока я буду продолжать заниматься журналистской деятельностью. И это, кстати, не первые аналогичные угрозы: в 2019 году меня шантажировали детьми, и я действительно на несколько месяцев прекратила работу, пока не забрала детей за границу. Конечно, угрозы — это очень неприятно и тяжело, но даже если допустить такую мысль, что я уйду, «Фортанга» не перестанет работать, просто этим будет заниматься кто-то другой. Я об этом позабочусь.

Людмила Савицкая, журналист-фрилансер, внештатный корреспондент «Радио Свобода»

Мы с мужем уезжали из родного Пскова в декабре 2021 года в крайне стрессовой ситуации. Началось всё с многотысячных штрафов, прилетевших за якобы допущенные нарушения в отчётах по ООО, которое я — человек, признанный Минюстом СМИ-иноагентом — обязана была создать. Потом появилась информация о том, что у нас на съёмной квартире стоит прослушка. Это меня сильно встревожило.

Это страшно, когда ты говоришь мужу, что надо купить травы, имея в виду нашего кота, у которого больной живот, и тут же соображаешь, что если сейчас это где-то записывается, то твоё «надо купить травы» может быть воспринято совсем иначе.

Потом у меня заблокировали счёт в банке по подозрению в отмывании средств, мужа (муниципального депутата от партии «Яблоко», юриста проекта ОВД-Инфо в Пскове Дмитрия Пермякова — прим. «Грибницы») начали регулярно вызывать в местный центр «Э», и когда он опубличил эту информацию, ему стали писать неизвестные и рассказывать, как он попадет в тюрьму и что именно с ним там будет происходить. После этого мы решили уехать.

О моём отъезде знают в основном те, кто подписан на меня в соцсетях, и это не самый большой круг. А в остальном, когда я общаюсь с героями, то, конечно, им не говорю, что нахожусь за пределами России, потому что большинство из них — люди абсолютно противоположных мне ценностей и взглядов. К тому же Псковщина — особый регион, где всё довольно плохо с интернетом и цифровизацией, и у многих людей нет возможности разговаривать со мной по мессенджерам, поэтому общение превращается в проблему. У меня были кейсы, когда я звонила с обычного телефонного номера, а люди, видя, что звонок идёт не из России, пугались, что им звонит шпион.

В этом месяце человек десять отказались со мной общаться, потому что я иностранный агент и журналист заблокированного издания. Была ещё история, когда я написала одному онкобольному, у которого огромные проблемы с получением льготных лекарств и для которого это реально вопрос жизни и смерти, но на моё предложение пообщаться он ответил дословно следующее: «Когда вас исключат из реестра иноагентов, тогда и поговорим. Я с такими, как вы, не общаюсь». И это не единичная история.

Такое было и раньше, но после 24 февраля статус иноагентов стал восприниматься людьми как ещё более токсичный, а блокировка сайтов «Радио Свобода» окончательно превратила нас в глазах людей из глубинки в каких-то преступников. Это и панический страх, и привитые пропагандой установки.

Мы часто в либеральном журналистском сообществе говорим, что блокировка и иноагентство — это знак признания. На самом деле они работают именно в ту сторону, в которую хотели власти. Люди видят, что твой сайт заблокирован по решению Генпрокуратуры, и всё — им становится страшно, они не хотят с тобой разговаривать, особенно если это люди из глубинки.

Я теперь пишу не только про Псков. И про Сибирь пишу, и про Ростовскую область. Стараюсь откликаться на те голоса, которые ещё не боятся общаться с прессой, но их просто физически с каждым днём становится всё меньше. И я сейчас не совсем понимаю, что делать, потому что без героев работать не могу. Повлиять на людей, которые не хотят разговаривать, тоже не могу — и не хочу. У них есть собственные представления о безопасности, их тоже надо уважать. Но я перестаю понимать смысл своей профессии в современной России. Потому что я не журналист-расследователь, это не моя стихия. Мой голос всегда был про боль людей, они высказывали её через мои тексты, чтобы их заметили власти. А теперь я не понимаю, в чём моя миссия, потому что тем, у кого что-то болит, мои слова и тексты больше не нужны. Сейчас всерьёз думаю о смене деятельности, о том, чтобы уйти в какие-то смежные сферы, так как хочется делать что-то осмысленное, видеть результат.

Читайте также. Сошёлся ли свет клином? Как журналистика совмещается с другими видами деятельности

Насчёт возвращения в Россию я думаю, что при нынешней власти пути назад у меня нет. И даже если Путина не станет, большой вопрос, что будет со страной дальше. Потому что есть «коллективный Путин». Есть масса людей, которые поддерживают войну. Я это вижу по своим знакомым, по тому, что они пишут в соцсетях, и я понимаю, что это не боты, а живые люди. Если большинство останется с прежним пониманием устройства мира, то просто появится альтернативная фигура, Путин-2. Пока есть снизу запрос на такую фигуру, ничего не поменяется. И значит, моё возвращение в Россию просто физически небезопасно. И у меня, и у мужа на родине очень много возможностей сесть.

Глеб Голод, журналист-фрилансер


— Я уехал из России в начале марта 2022 года, когда началась война, и риски сесть после всех этих законов о фейках и дискредитации армии стали слишком высоки. Пришлось покинуть страну, чтобы продолжать работать. Отъезд был достаточно публичным. Не то чтобы с фанфарами, но я написал пост в Фейсбуке, и, конечно, все мои знакомые знают, что я уехал.

Я не очень много писал про саму Ростовскую область, где жил, но много делал материалов из Южного военного окружного суда. Там судят, в основном, либо жителей Крыма, либо Северного Кавказа, потому что подследственность военного окружного суда — дела по терроризму, и это, в основном, специфика регионов, где есть исламское население.

Из-за переезда моя работа изменилась только в том плане, что я больше не могу посещать суды. Но мне к тому моменту уже итак надоело заниматься судебной журналистикой, поэтому всегда, если мне нужна какая-то информация, я могу обратиться к своим источникам из числа адвокатов или семей подсудимых, узнать у них, что происходит, это не такая уж проблема.

Ковид научил нас работать дистанционно, поэтому я продолжаю работать удалённо настолько, насколько это возможно. Да и когда жил в Ростове, не то чтобы была частая необходимость встречаться с источниками вживую. Возможность общаться по телефону никуда не пропала, интернет никто не отключал.

И я ни разу не получал отказов, связанных с моим отъездом из России, потому что все — и источники, и герои — всё прекрасно понимают.

Плюс сейчас моя работа ориентирована на оккупированные Россией территории. Возможностей туда попасть у сотрудников независимых СМИ нет, поэтому я общаюсь с людьми оттуда через интернет. Да, я больше не могу писать репортажи из России, но в остальном я не чувствую каких-то сильных потерь в плане методов работы.

Если однажды этот режим падёт и сменится на более адекватный и демократический, тогда, конечно, рассматриваю вероятность возвращения. Но пока не вижу смысла возвращаться в тюрьму, это никому не принесёт пользы.

Сергей, журналист-фрилансер

Имя изменено по просьбе собеседника из соображений безопасности.

— Из России я уехал в сентябре 2022 года после того, как началась мобилизация. Лично для меня наступил край, когда все законы были подведены к тому, что тебя можно просто повесткой из военкомата выдернуть из привычной жизни и отправить не просто в тюрьму, а твоими руками убивать людей, которых ты убивать не хочешь и не понимаешь, почему это надо делать.

Хоть я и не подхожу под мобилизационный возраст, но я стал опасаться, что в процессе моей деятельности, когда я пойду куда-нибудь на интервью или на какое-то конфликтное мероприятие, на пикет или просто что-то где-то снимать, мне просто вручат повестку, и я потрачу очень много времени и свободы на то, чтобы доказать, что всё это несправедливо. Я воспринял мобилизацию как угрозу для своей работы, поэтому принял решение уехать из страны. Свой отъезд расцениваю как выполнение протокола безопасности журналиста.

За тот месяц, что я не в России, я написал больше материалов, чем обычно писал в последнее время, когда жил там.

Реально, когда я пересёк границу и начал работать уже здесь, то почувствовал, что свободы прибавилось. Я теперь оторван от той опасности, которая окружала меня в России. Могу говорить больше, могу задавать больше острых вопросов, мне стало даже проще работать с людьми.

Раньше ты разговаривал с собеседником, и вы оба боялись, а теперь боится только он, потому что остается там, в стране. Но эта оторванность от опасности имеет и свои минусы. Ещё весной, когда я оставался в своём регионе, одна редакция попросила меня сходить на похороны погибшего солдата, вклиниться в толпу родственников и поговорить со всеми. Я им ответил, что это слишком опасно, потому что были бы вопросы со стороны полиции, ФСБ, да тех же родственников. Сейчас, когда я не в России, эти вещи перестают мне казаться опасными, но не надо забывать, что мои источники остаются в России, и их надо беречь.

Я продолжаю следить за тем, что происходит в регионе, продолжаю про это рассказывать. Да, я больше не могу сам поехать и проверить информацию, не могу делать материалы с мест. Но ничего не мешает искать новые источники, которые непосредственно имеют отношение к той или иной истории, только теперь я работаю на телефоне, в интернете, в соцсетях, также нахожу там людей. Единственное, я не могу встретиться с ними с глазу на глаз и поговорить тет-а-тет. Общаюсь удалённо.

Читайте также. Глаза в глаза. О плюсах и минусах «живого» интервью

К моему удивлению, я не заметил, чтобы из-за моей эмиграции ко мне поменялось отношение героев и источников. Те, кому я говорю, что нахожусь не в России, спокойно это воспринимают. Я боялся, что с их стороны будет какой-то страх, но ничего такого пока нет.

Иван Козлов, журналист интернет-издания «Новая вкладка»


— Я уже несколько лет живу на две страны. Жена постоянно в Сербии, а я мотаюсь между Сербией и Россией, в основном по работе. В конце сентября 2022 года пришлось уехать значительно раньше, чем планировалось. Не из-за мобилизации, а на фоне последовавших за ней слухов о закрытии границ, которое для меня означало бы невозможность вернуться к семье. Поэтому пришлось экстренно собраться и валить за границу — через Казахстан, потому что билеты непосредственно в Сербию тогда сразу стали стоить космических денег. И хотя для меня перемещения через границу давно стали нормой жизни, именно этот отъезд был очень травматичным, много всего важного не успелось и отменилось.

Работа из-за переезда изменилась хуёво. Раньше я в основном собирал материал в России, а за границей обрабатывал его и занимался всякой дистанционкой. Но в этот раз из-за экстренности не успел сделать и части запланированного. С точки зрения технологии я пока не осознал, как работать в новых условиях, поскольку прошло слишком мало времени, но уже сейчас понятно, что мне нужно сделать выбор: или полностью перейти на рельсы «телефонной журналистики», или вернуться в Россию на свой страх и риск.

Мне, в общем-то, не привыкать: в конце февраля я летел туда на фоне слухов о приведении ядерного оружия в боеготовность, возвращался в мае на фоне слухов о скорой мобилизации, потом в августе ситуация повторилась — тогда как раз [спикер Палаты представителей Конгресса США] Нэнси Пелоси приземлялась на Тайване, а я приземлялся в Москве, и все снова ждали мировой войны.

Каждый перелёт — это нервы и риск. Видимо, это уже нужно воспринимать как некую данность, тем более, мне кажется, невозможность работать там, где я хочу и как я хочу, психологически обойдется еще дороже.

Поэтому сейчас я размышляю о том, чтобы отдышаться здесь, последить за ситуацией и снова вернуться в Россию, ещё на несколько месяцев.